“Постепенно улучшалось и наше снабжение. Впервые в пустыне мы стали получать свежие овощи из Джебель-Акдара и Триполи. А тот день, когда на ужин подали печень, жаренную на сливочном масле, стал для нас настоящим праздником.
И когда начальник столовой объявил: “Кто из вас, господа, хочет вторую порцию печени?” – мы крайне удивились его щедрости и дружно запросили добавки. Но когда на следующий день он снова спросил: “Кто из вас, господа, хочет еще одну порцию верблюжьей печени?” – наши лица перекосились.
Сам же Роммель в еде был скромен и непритязателен. Он считал, что мы должны питаться тем же, что и солдаты, то есть консервированными сардинами, консервированной колбасой,белым хлебом и, конечно, “стариком”. Он позволял себе стакан вина только в особых случаях, когда этого требовали обстоятельства.
Он никогда не курил. И в самом деле, он и его заклятый враг Монтгомери были очень похожи в своих спартанских привычках. Роммель предпочитал ложиться спать рано, но вставал всегда вовремя и трудился неутомимо.
Он любил охоту и иногда не мог отказать себе в удовольствии поохотиться на газелей в пустыне. Вот тогда можно было увидеть, как из-под его лишенной эмоций оболочки вырывался охотничий азарт. Ну, а в остальном его единственным развлечением было хлопать мух. Ежедневно за обедом он предавался систематическому уничтожению этих паразитов, стараясь убить как можно больше.
Берндт и я жили в небольшом строении рядом с жилищем Роммеля. Оно располагалось прямо напротив скалы и, говорят, когда-то было конюшней. В эти дни я очень хорошо узнал Берндта. Я видел, как много он делал для создания легенды о Роммеле.
Он пользовался любой возможностью, чтобы организовать фотосъемку Лиса Пустыни. Эти снимки потом публиковались в газетах у нас на родине и в нейтральных странах.
Роммель, что подтвердят военные корреспонденты, всегда с готовностью позволял себя снимать. Я заметил, что он часто намеренно принимал какую-нибудь позу, чтобы облегчить работу фотографа и сделать ее более эффективной.
Берндт и я жили дружно, хотя у нас и бывали разногласия по поводу некоторых политических вопросов. Этот грузный мужчина, который ходил наклонив вперед голову, часто напоминал мне медведя.
Речь его текла спокойно и уверенно, но у него было богатое воображение, и его доклады о нашей деятельности – точнее, о его собственной – не всегда соответствовали действительности.
И хотя Берндт носил мундир обыкновенного лейтенанта, он любил произвести впечатление, что является влиятельной фигурой в министерстве пропаганды Геббельса. Что это, думал я, простое желание быть в центре внимания или он действительно крупная шишка?
Однажды он признался мне, что, будучи одетым в чешский мундир, занимался организацией пограничных инцидентов, которые получили официальное название “антигерманских провокаций”. Продолжение вы знаете.
Я в ту пору был солдатом и не знал о том, что эти инциденты были специально организованы; а если бы кто-нибудь и сказал мне об этом, то я расценил бы это как пропагандистский трюк врагов Германии, на который не стоит обращать внимание. Поэтому я был в определенной мере шокирован заявлениями Берндта.
Я откровенно заметил, что такие действия – не только грязное, но и крайне опасное дело, ибо если бы что-нибудь не сработало, то вина за действия чехов легла бы исключительно на самих провокаторов.
Берндт утратил свое обычное спокойствие и закричал, пылая от возмущения: – Шмидт, вы относитесь к тому типу тупиц, которым эмоции заменяют идеи! – Он продолжал: – Мы должны следовать девизу англичан “Моя страна всегда права, даже если она и не права”.
Я этой поговорки не слышал и подумал, что Берндт ее неправильно интерпретировал. Я разозлил его еще больше, сказав, что с помощью методов, которые он оправдывал, мы обманываем не только другие страны, но и население самой Германии, и в особенности ее солдат. Берндт с сожалением посмотрел на меня и сказал: – Да, политика – это вещь не для каждого.
Вечерами я превращался в личного секретаря Роммеля. Хотя генерал и не достиг еще зенита славы, он получал из разных мест от тридцати до сорока писем в день от представителей всех социальных слоев Германии. Много было писем от поклоняющихся героям мальчиков, но большинство от девушек и женщин.
Их любовь к Роммелю граничила с обожанием. Почти все просили прислать фото. Чтобы ответить на этот поток писем, мы держали большую картонную коробку открыток-портретов, снятых Хоффманом из Мюнхена, официальным фотографом Гитлера. Запас пополнялся регулярно, и Роммель лично подписывал каждую фотографию, которую я отсылал.
Я также должен был лично отвечать на письма, полученные от мало знакомых Роммелю людей. Это не всегда было просто, поскольку я не знал ни этих людей, ни того, насколько близко они знакомы с Роммелем. Но времени было мало, и я придумал несколько более или менее стереотипных ответов, которые мы отсылали из генеральской канцелярии, как часть рутинной переписки.
Другие письма я диктовал стенографисту ефрейтору Бёттхеру. Вручал ему пачку писем и говорил: – Восемнадцать мальчиков и девочек просят фото, подготовьте их вместе с обычными дежурными ответами.
Затем я выуживал пару писем: – А это два письма от боевых товарищей времен Первой мировой. Пожалуйста, напишите: “Дорогой Мертенс. Искренне благодарю тебя за твое письмо от…” – и я продолжал диктовать в той же манере, в какой выражался Роммель. Но генерал всегда тщательно изучал эти письма и не подписывал их, если они не звучали правдиво.
Иногда среди писем я находил знакомый почерк и говорил: – О! Еще одно от Старой Карги – из Лейпцига. Эта корреспондентка, очевидно женщина зрелого возраста, всегда подписывалась “Старая Карга”.
Ее первое письмо начиналось словами: “Самый доблестный генерал…” Зато в начале пятого письма стояла такая веселая фраза: “Дорогой Роммель и солдаты Роммеля…” Она писала от всего сердца, без каких-либо условностей или преклонения перед высокопоставленными персонами.
Например: “Ганс Фриче опять работает на радио – я не выношу его пустой болтовни и иронического сарказма”. Но ее письма всегда содержали массу радостных новостей и, хотя были адресованы главным образом Роммелю, доставляли большое удовольствие всем нам. Мы все считали, что она слегка чокнутая, эта Старая Карга, но, несомненно, обладает бодрым духом.
Особо интересными мне показались письма от его швабских земляков (Швабия – область в Юго-Западной Германии по обе стороны Черного Леса между рекой Неккар и озером Констанц). Они были полны преданности, послушания и мужества; как известно, эти качества присущи всем швабам, благодаря чему из них получаются отличные солдаты.
Но швабы, по-моему, имеют одну слабость – они подчас бывают смешны в своей провинциальной гордости. Например, в одном письме я читаю: “Мы с радостью прочитали о ваших успехах. Это, в самом деле, здорово, что Африканским корпусом командует шваб, и мы слышали, что большая часть ваших солдат тоже швабы. Да, нет никакого сомнения, что швабы – самые лучшие солдаты…”
Я, как мог, тактично ответил этим швабским энтузиастам и мягко заметил, что в Африканском корпусе представлены все земли Германии, “даже Saupreussen”, “прусские свиньи”. Роммель немного поколебался, стоит ли подписывать такое письмо, но потом все-таки с улыбкой подписал.
Каждый вечер старший офицер штаба проводил в канцелярии Роммеля краткий обзор событий, происшедших в России. На стене у нас висела большая карта с нанесенной обстановкой.
Роммеля особо интересовала информация, касающаяся 7-й танковой дивизии, “Дивизии призраков”, которой он когда-то командовал и которая, вызывая гордость Роммеля, ярко выделялась на фоне других войск, рвущихся к Москве.” – из воспоминаний офицера абвера в Африканском корпусе лейтенанта Х.В.Шмидта.
