“Через день мы пошли в наступление. И развивалось оно поначалу успешно, хотя и с потерями. Накануне удачно провели артподготовку. В тот период командиры вермахта были еще слишком уверены в себе. Обстреливая наши позиции, они выдали расположение своих батарей.
И, думаю, из принебрежения к нам, “Иванам”, не удосужились сменить позиции своей артиллерии. В эти дни очень многое было для меня впервые. Огонь трехдюймовых пушек и небольшого числа гаубиц казался сокрушающим. Взрывы гремели непрерывно, на вражеских позициях вспыхивало пламя,что-то горело.
Под прикрытием артиллерии,пока немцы не пришли в себя, нашей роте удалось подползти к их траншеям метров на пятьдесят. Но противник тоже вел огонь. Командир роты был отрезан от основной части бойцов. Командование взял на себя политрук Кулаков.
Немцы, придя в себя, усилили огонь. Рядом со мной ранило бойца. Из нескольких сквозных ранений на спине текла кровь. Ткнулся лицом в землю кто-то из сержантов. Кулаков посмотрел на меня : – Ротный молчит. Без него атакуем?
Рота лежала, напряженно ожидая сигнала к атаке. Кулаков, невысокий, круглолицый, неуклюже привстал, потом поднялся в полный рост и закричал срывающимся голосом: – В атаку!
Но рота, понесшая первые потери, лежала неподвижно. И немцы молчали. Топтался лишь политрук, размахивая ТТ. – В атаку! – снова закричал он. Кажется ударил одиночный выстрел. А может,короткая очередь. Я был слишком напряжен и не понял.
Пуля попала политруку в живот, он упал, но пересилив боль, снова поднялся. Следующая пуля угодила ему в лицо, Кулаков был убит наповал. Он был хорошим политруком, а в этом бою видел себя комиссаром, чей долг – поднять роту в атаку. К сожалению, умения воевать ему не хватало.
Теперь обязанности комроты временно исполнял я. Как не редко случается в самые трудные моменты, мозг человека действует автоматически. Я командовал громко и четко, словно сдавал зачет в военном училище : – Рота, слушай команду! Подготовить гранаты. Залегшая цепь зашевилилась, готовя гранаты к бою.
Следом, не менее громко, я прокричал: – Рота, встать! Команда, которой учили бойцов до автоматизма, сработала. Красноармейцы поднялись держа винтовки с примкнутыми штыками. – В атаку!
Вместе со всеми встал и я. Мы бежали, торопясь одолеть эти последние десятки метров. Над полем неслось “А..а…а..!!!” В нас стреляли почти в упор.
Но сотня человек бежала, не останавливаясь, тоже стреляя на ходу. И огонь этот был плотный, так как вооружение роты составляли в основном СВТ. Кроме того нас с флангов поддерживали пулеметы.
И тем не менее люди падали один за другим. Боец впереди меня свалился ничком, еще один упал, схватившись за ногу. Пулемет в упор срезал троих, но мы уже прыгали в траншею. Трудно описать рукопашный бой, тем более первый. Я могу вспомнить только отрывочные эпизоды, мгновения.
Передо мной стоял крепкий, высокий немец в сером френче, выставив вперед карабин. У меня трехлинейка, владеть которой я учился по нескольку часов в день. Удар – прямо в грудь.
Выдернув штык начал искать глазами очередного врага. Наверное мне следовало командовать, а не искать рукопашной. Но бой уже вступил в такую фазу, где никто никого не слышал и сам выбирал свою цель.
Пять-шесть немцев, прячась в стрелковых нишах, вели беглый огонь. Нам повезло, что автомат оказался только у одного. Они успели убить и ранить несколько бойцов, но остановить остальных были не в силах.
Люди сумевшие преодолеть простреливаемое поле, оставившие позади убитых товарищей, переступили порог страха. У автоматчика опустел магазин, и его прикололи к стенке траншеи. Лихорадочно дергающий затвор унтер стоял до последнего, но был втоптан в землю. Остальных добили штыками.
Двое пулеметчиков разворачивали пулемет на треноге вдоль траншеи. В них стрелял из ТТ в упор один из комвзводов. Несмотря на ранения они сумели переставить пулемет но и их смели подоспевшие бойцы.
Десятка два немцев, перескочив через бруствер, отступали. Грамотно, перебежками,прикрывая друг друга огнем. За ними сгоряча кинулись наши. Упал напоровшись на пулю боец. Я поймал за обмотку другого: – Куда? Стреляй отсюда…
Время с неудачным преследованием упустили, но еще несколько немцев остались лежать на поле. Остальные нырнули в овражек и изчезли. Хотя противника выбили из траншей и заставили отступить, мы тоже понесли значительные потери. Запомнилось большое число тяжелораненых. Их было не менее двух десятков.
Те, кто угодили под пулеметные очереди, были ранены сразу несколькими пулями. Немецкие МГ-34 прошивали тела насквозь, дробя кости. Я впервые увидел действие разрывных пуль. Попадание в туловище сулило почти неминуюмую смерть. – Ну что…получили боевое крещение? – проговорил ротный глядя на подводы с ранеными.
Запомнилось мне село Красное на Брянщине, из которого немцы угнали всех жителей. К нам подбежал старик, звал на помощь : – Там! Скорее! Там немцы закопали наших! Я с бойцами побежал за стариком, и мы увидели две пары босых ног, торчавшие из земли. Это были молодые ребята лет двадцати. Немцы закопали их живьем вниз головой.
Те из немцев, кто считает,что Вермахт воевал честно, гордятся своим ветеранским прошлым, пусть запомнят эту деревеньку Красное. Поэтому мы и не называли немцев “солдатами”. Для нас они были фашисты, гансы, фрицы – пощады им не было.
За это время погибли командир роты и замполит. Получил тяжолое ранение взводный Юсупов. Я был назначен комроты и мы двое суток прикрывали теперь уже отступающий полк.
Но что бить фрицев можно мы успели понять…” – из воспоминаний полковника Турова В.С. (в 41-м лейтенанта, командира роты 878-го стрелкового полка 290-й стрелковой дивизии 50-й армии).