“Итальянская экспедиционная 8-я армия занимала по реке Дон огромный участок от Павловска Воронежской губернии и почти до Миллерова – 250 вёрст. У итальянцев своё вооружение, даже малые танки, но немцы им не давали бензина, и итальянцы посылали за ним цистерны в Румынию.
Дон замерз, и по льду ночью переправилась, как нам говорили, советская потрепанная дивизия, успешно сбила итальянцев, получила подкрепление и стала развивать успех.
У итальянских танков не было горючего, сзади не было ни резервов, ни тяжелой артиллерии – вина всецело ложится на германское командование. Итальянцы стали отходить, бросая своё имущество. Мы встречали по дороге массу итальянских войск, вёзших пулемёты на ручных санках.
Во дворе комендатуры в Енакиево ожидали солдаты, напоминавшие картину Верещагина “Отступление армии Наполеона” – в женских пальто, шубах, закутанные шарфами и женскими платками, многие на ногах с ракетами для хождения по снегу – и все почти без оружия. Вошли в комнату – за столом сидит молодой капитан – альпийский стрелок, в шляпе с орлиным крылом.
Вид усталый, как будто он несколько ночей не спал. Встретил он нас очень любезно, попросил присесть и обождать, пока он наведёт справки по телефону, где находится наша часть – 2-й отдел штаба 8-й армии.
К нему стали подходить небольшими группами солдаты, и каждому он очень толково (даже для нас) объяснял: “Пойдешь направо, иди по такой-то улице, свернёшь, увидишь большой дом с красным забором, туда войдёшь… Вот тебе бумажка на обед…”
Подошли к нему два венгерских солдата, капитан говорит: “Когда к вам обращаются итальянцы, вы им отказываете в помощи, поэтому уходите, я вам помогать не буду”.
Мы – переводчики – посланы сюда в распоряжение коменданта этапа, чтобы налаживать транспорт и находить квартиры для итальянских офицеров, так как сюда отступают остатки 8-й итальянской армии, разбитой на Дону.
Питаемся в столовой при этапе, за стол может садиться 20 человек, обедают и ужинают в три очереди. Обед слабенький, так как не хватает продуктов – колоссальные запасы попали в руки красных в районе Миллерово.
Немцы не разрешили итальянцам эвакуировать интендантские склады на 250 тысяч человек, ждут продукты из Италии. Нет и горючего – посланы цистерны за бензином в Румынию, а сотни итальянских грузовиков тем временем застряли на шоссе.
Через город проходят отступающие итальянские войска, вид у них необычайный для войска: одеты в самые фантастические одежды, вплоть до женских пальто, малахаи, валенки; немногочисленные пулемёты везут на маленьких санках, вещи тоже, артиллерии мы не видели – вероятно, осталась у красных.
В столовой этапа питались дней пять, иногда пища была даже приличная, с вином. Комендант этапа, бородатый капитан, распорядился, что на этапе могут питаться лишь старшие офицеры, начиная с капитана и выше, а пониже чином должны ходить в бараки около вокзала, в “виладжио (деревня) Италия”.
Пошли туда и еле нашли – это небольшой питательный пункт для солдат. Повара нас встретили очень приветливо и накормили на славу: суп, поджарили по куску колбасы, варенье, немного чёрного хлеба.
Вечером пошли к вокзалу с котелками ужинать. Я хоть сумку от противогаза захватил под шубой (сам противогаз выбросил ещё в Луганске, хотя его ношение обязательно).
Иванов, желчный, озлобленный господин, шёл демонстративно по улице с котелком в руках и говорил: “Пусть видят, как итальянский офицер идёт по улице с котелкам за обедом, стыдно будет не мне…”
На питательном пункте солдатам не дают ничего, только офицерам. Вспомнились слова нашего полковника Болтина в Мадриде на прощание, когда мы улетали в Италию: “Итальянские офицеры очень воспитанные, белоручки, вся жизнь их проходит по традициям, по уставу…”, и так далее.
В каждой итальянской части четыре сорта питания: пища для солдат, отдельная кухня для сержантов, отдельная для офицеров младших и отдельная для штаб-офицеров и генералов. В германской армии пища для всех одинаковая, но только для офицеров тот же суп из кормовой свеклы подаётся в лучших тарелках.
29 января 1943 года. Вместо обеда нам выдали по две большие галеты и по баночке мясных консервов. Мы пронюхали, что в итальянском интендантстве можно получать паёк натурой. Снарядили Сладкова к немцам, они дали сани – комендант был очень любезен, узнав, что мы русские, – сказал, что итальянцам ничего не дал бы.
Наш Сладков (Константини) поехал вёрст за 20 и привёз продукты на пять дней. Вино было в ведре замерзшее. Продукты только для группы полковника Белевского (Беллини) – соттотененте Джиованни, Фиакко (Фиалковский), Габриэли (это я), Сельви (Селиванов-старик), Константини (Сладков) и два итальянца, Божетти и Полезини, а также вестовые.
Полковник Риччи узнал, что мы раздобыли продукты, и присылал к нам два раза вестового за вином, но наши наотрез отказали, так как он завладел нашими продуктами (120 рационов). Он со своим гаремом (две украинки) помещается отдельно от нас. Сварили борщ, оба итальянца поели и заболели животами – видно, их нежные желудки принимают только макароны.
Узнали, что русский казачий отряд, бывший в окружении вместе с Альпийским корпусом, пробился, но был убит доблестный командир эскадрона Войцеховский (офицер Белгородского уланского полка) и ранен Островский (югославский майор).
8 февраля 1943 года. По сведениям, советские войска заняли Батайск, Касторную и Изюм, пытались высадить десант в Таганроге, но были отбиты. Солдат нам принёс синий листок, сброшенный с советского самолёта, о взятии ими Сталинграда: в плен попали семь генералов, тысячи офицеров и сотни тысяч солдат.
Итальянцы в своей катастрофе на Дону по-прежнему обвиняют во всём немцев: не придали им больших танков и тяжелой артиллерии – всё вооружение мелких калибров, итальянское, а для танков их не было горючего. Я лично полагаю, что немцы виноваты тем, что доверили фронт в 250 километров по реке Дон итальянцам, не сделав прослойки из немецких частей.
Сладков ходил в городскую управу, ему там сказали, что население относится с симпатией к итальянцам, но немцев ненавидит; прощают им многое – и грабежи, и реквизиции хлеба и скота, но не прощают, что они увозят молодёжь в Германию на работы. Ещё не прощают, что немцы публично бьют народ: “Да, нас подвергали в Чека пыткам, но публично не били!”
Хозяин мой и его старший брат работали на мельнице при советах и при немцах. Кто-то на них донёс и их немцы посадили – хозяина, его старшего брата и сапожника Петьку.
Держали девять месяцев, при допросах били: приходит здоровенный тип и обращается по-русски: “дед, мы тебя сейчас будем бить” – и бил мешочком, наполненным песком.
Потом их отпустили, так как немцы решили изменить свою тактику на более гуманную, но эта мера слишком запоздала. Стали даже закрывать глаза на то, что рабочий проносил немного отсевов и даже муки.
Остановились на площади возле сельского правления (сельсовет), где стояло много вооружённых молодых людей – милиция. Пока наши искали пристанище на ночь, я разговорился с группой милицейских и молодёжи. Собралась толпа, стали меня расспрашивать о старой России, о прошлом и о возможном будущем.
Пошли шутки, анекдоты, меня потчевали местным табаком (жёлтым). Рассказали мне, что немцы затребовали из их района 300 человек на работы в Германию, что человек 200 согласились, а остальных – “добровольцами назначаются такие-то…”
Я их успокаивал, говоря, что рано или поздно немцы будут вынуждены обращаться хорошо с русским народом и вернуться к частной собственности, что Россия за свою тысячелетнюю историю испытала и татарское нашествие, и польское, и шведское, и всех переборола, что так будет и с немцами – не век им владеть захваченной русской землей.
Меня молодёжь слушала внимательно – итальянец, а так хорошо по-русски говорит… Благодарили меня за тёплые слова. Одних милиционеров вокруг меня было с десяток – немцы согнали их со всего района, чтобы забирать молодежь в Германию.
За ужином с самогоном хозяева рассказывали о своей горемычной жизни: в селе комендант-немец и три жандарма; “немцы выдают в месяц по 12 килограммов суррогатов – гречихи, проса и ячменя, а при советской власти получали в год по 20 пудов пшеницы и ржи – по 12 кило в месяц”.
Немцы крестьян бьют – это очень не нравится русским. Туполобые немцы не понимают русской психологии. Теперь вот забирают молодёжь на работы в Германию, если кто попытается бежать – приказано по ним стрелять, для этого согнали милицию со всего района.
Забирают мать, а маленькую дочку оставляют, забирают единственного кормильца семьи…” – из воспоминаний капитана испанской армии и лейтенанта (переводчика) 8-й итальянской армии, в прошлом капитана царской армии А.П.Еремчука